Подсадная в полынье

Охота - Статьи про охоту

По правде сказать, накануне смущал прогноз погоды. Метеорологи достаточно точно предсказывают погоду на три дня, а больше и не нужно было. В этот раз после теплых дней конца марта ожидалось сильное похолодание - как раз на вы­ходные, в которые и начиналась весенняя охота на селезней. Но охотники, тем более в наше строго регламентированное время, погоду не выбирают: не так много разрешенных дней, чтобы пропускать их из-за дождя или мороза. На этот раз в самый разгар весны пугали именно последним - и не напрасно.

Приехали мы в пятницу на ночь: ознакомиться с местом и, главное, подготовить шалаши. Те, которые уже стояли с зимы, послужат охотникам через неделю, пока же их подтапливала вода широкого разлива. Пришлось за час-другой до темноты соорудить два новых укрытия. Один - на крохотном островке с березками и сосенками, другой - почти в самом лесочке, под­ступающем к разливу. С учетом того, что хвороста, лапника и тонких осинок хватало, несложные сооружения успели закон­чить до темноты.

Куски армейской маскировочной сетки, мешковины, мяг­кая проволока, синтетический шпагат (не помешал бы и гвоздь- другой) здорово ускорили работу. Про топор и ножовку и гово­рить нечего - эти инструменты никогда не бывают лишними.

Ножовкой потом еще отпилили от березовой чурки кру­жок, который закрепляется на колышке для отдыха подсадной. Угловатой эту маленькую площадку делать нежелательно: утка может цепляться за нее шнурком.

Шалаши получились неплохими, хотя и несколько ажурными. После, на всякий случай, один из них более плотно на­крыли лапником.

Он стал сильнее выделяться на берегу, но гармонировал с растущими рядом пышными сосенками.

Первая утренняя зорька

Назавтра в половине шестого были уже на месте. Светлую лунную ночь окончательно изгоняла утренняя заря - следова­ло торопиться. Одинокий гусь с криком сделал несколько кру­гов возле нас, возможно, откликавшиеся подсадные задержали его.

За ночь льдом покрылась большая часть мелкого разлива, только на середине, где глубже и ветер шевелил воду, она не замерзла.

Лед, разумеется, не выдерживал тяжести человека, ломал­ся, но был довольно толстым - быстро не пройдешь. Для под­садной метрах в десяти от берега выломали ногами широкую полынью, вытащили торчащие сучья. Колышек, сделанный с запасом, пришлось тут же укорачивать: длинный не загонишь в твердый, возможно не до конца оттаявший грунт. Наконец кружок укреплен заподлицо с поверхностью воды. Когда ви­дишь, как неуклюже взбирается на него утка, понимаешь, по­чему нельзя его устанавливать выше.

Наконец все угомонились, за исключением уток. Наша, как начала крякать сразу, так и продолжала, делая перерывы, что­бы искупаться или найти что-нибудь на дне. Правда, ледяная вода нравилась недолго - пришлось ей отогреваться на кружке и даже иногда поднимать лапки по очереди. Но и стоя она не забывала крякать громко и энергично. Несколько раз давала «осадку», выдавая в быстром темпе короткую энергичную «оче­редь» звуков.

Мы замирали в такие моменты, но не всегда можно было из шалаша с ограниченной видимостью разобраться, кого при­метила утка. Иногда пролетала стайка скворцов или чайка. Очень редко с дальнего, заросшего ивняком края разлива ей вторила ее дикая родственница. Вторая наша подсадная отве­чала чаще и сама начинала «разговор», но все же работала хуже и голос у нее был не такой яркий, как у подруги. Возможно, возраст стал тому причиной: вторая была на год старше трех­летней оживленной «прелестницы». Тем не менее «холостяки», и тем более те селезни, которые имели свою «половину», не торопились появляться на «смотринах». Естественно, не пото­му, что у них закралось подозрение, будто им «подсовывают не тот товар».

Складывалось впечатление, что уток в округе очень мало. Вчера видели двоих, сегодня пролетела одиночка да далеко впереди на синих мелких волнах сидела парочка - вот и все представители утиных на немалом разливе, который к тому же совсем недалеко от реки. Конечно, холод и появившийся лед тоже не способствовали активным перелетам птиц. Чаще дру­гих из крупных птиц в небе появлялись вороны, над лозняком пролетала сорока, несколько чаек прилетели на широкую воду, дрозды и скворцы перепархивали над старым тростником, вмерзшим в молодой ледок.

Иногда появлялся лунь. Бекас разок «проблеял» над бо­лотцем да несколько раз прокричал свое «таки-таки», похоже, сидя на одном из засохших тонких стволов, которых хватало вокруг.

А мороз напоминал о себе. Перед самым восходом солнца (после шести часов) он, пожалуй, еще усилился. Это чувство­вали не только ноги и руки... (Спасибо еще синоптикам, ко­торые «уговорили» одеться потеплее.) Те проломы во льду, что вели к подсадным, скоро затянуло свежим ледком, с уче­том старых осколков почти таким же крепким, как и нетрону­тый. Только в полынье, которую поддерживала подсадная, покачивалась вода.

Макарович, на счету которого много охот в такую пору, не смог припомнить похожей ситуации.

Все же позднее пара селезней сделала несколько кругов над нами с заметными признаками пойти на посадку. Мы старались не шевелиться... Наверное, не совсем это удалось. Селезни пос­ле самого низкого пролета над нами ушли в неизвестном направ­лении навсегда. Что ж, нам оставалось задуматься не только над лишними движениями после «осаживающего» сигнала нашей помощницы, но и над тем, что крыша над нами слишком ху­дая, а стены просвечивают. Днем все это мы устранили...

Не дождавшись положенных десяти часов, выбрались из тесноватого шалаша на весенний простор. Солнышко делало свое дело, поэтому ледяной северный ветерок не сильно ме­шал сидеть у костерка, к тому же под защитой хоть и голых, но деревьев и кустов. А гуси, которые стали пролетать над нами, внушали уверенность на будущий успех... Гусей насчи­тали намного больше, чем видели уток.

Вечерняя скучная зорька

Только после полудня сошел весь лед, хотя в тенечке его жалкие остатки дожили до вечера. На этот раз утке негде было отдохнуть, но недолгое время до темноты она хорошо выдер­жала и на воде. Получилось же так потому, что, загоняя ко­лышек, я ударил топором несколько сильнее, и кружок раско­лолся. Заменить было нечем. Вспомнилась шутка накануне, что у продвинутого охотника и кружок должен быть из доро­гого ореха, как ложе ружья.

Вечером сидеть было теплее: земля и вода остывают не сразу. Но было еще скучнее, чем утром. Уныло хныкали в при- топленных кустах лысухи, да урчали отогревшиеся за день ля­гушки. Эти звуки мешали различить крики далеких гусей, впрочем, подавших голос всего раз или два...

В наступающей темноте снова резко почувствовался хо­лод предстоящей ясной ночи.

Вторая утренняя зорька

На следующее утро давала знать усталость. Неуверен­ность в успехе тоже не добавляла оптимизма. Зато мороз был поменьше - лед появился только в самых укромных заводях. Утку высадили одну, и сами уселись возле шалаша, не торо­пясь прятаться в нем.

Все равно ни одной птицы не заметили вокруг.

Вот так всегда и бывает. Именно теперь - и откуда они взялись - два селезня без всяких предварительных заходов пря­мо со стороны воды налетели на нас, ничего не боясь... Эти оказались удалыми «кавалерами», они шлепнулись на воду метрах в пятидесяти от берега и без задержки поплыли к под­садной - прямо на нас, сидящих совершенно открыто. Прав­да, мы не шевелились, а солнце еще не взошло...

Стоило сидеть не один час в тесном шалаше, чтобы уви­деть не столько самих селезней, сколько их «непринужденные манеры», когда ничто не может остановить уверенно идущих к своей цели удалых кавалеров. Красоту крякового селезня в брачном пере описывали многие-добавлять не буду, все рав­но это надо видеть самому...

И самому стрелять. Мне не пришлось - стоял не совсем там. Прозвучали два выстрела. Один селезень остался лежать на воде, другой благополучно скрылся...

Нельзя не вспомнить по такому случаю слова известного охотоведа Я. Русанова: «Ну как тут не попасть в спокойно, близко сидящую птицу? А случается это зачастую, т. к. вес­ной, в сумерках, обычная манера выцеливания (мушка на линии, разделяющей мишень и поверхность воды) совершен­но себя не оправдывает. Весеннего селезня нужно стрелять в основание шеи, и только в этом случае промахи будут ред­костью».

Послесловие

Все произошло слишком быстро, как то, чего ждешь и чему радуешься. Все произошло не совсем так, как мечталось. А о чем мечталось? Ведь не о возе же битой дичи. Конечно, нет. Просто хотелось, чтобы птицы вообще, а не только те, на которых мы охотимся, наполняли воздух вокруг нас зигзага­ми своих полетов и шумом неисчислимых голосов, как было это во времена Аксакова.

«Птицы бывало такое множество, что все болота, разли­вы рек, берега прудов, долины и вражки с весенними ручья­ми, вспаханные поля - бывали покрыты ею. Стон стоял в воз­духе (как говорят крестьяне) от разнородного птичьего писка, свиста, крика и от шума их крыльев, во всех направлениях рассекающих воздух; даже ночью, сквозь оконные рамы, не давал он спать горячему охотнику».

Так писал знаменитый охотничий писатель, не подозре­вая, до чего дойдет этот рост спустя всего лишь каких-то 150 лет. При этом число охотников постоянно уменьшается, да и охотятся они так мало, с такими ограничениями, которые и не снились Аксакову. Но несмотря на все усилия по запретам и охране, положение не улучшается. Птица и зверь не может жить и кормиться на асфальте, которым все больше укрыва­ют землю.

Да, можно разводить кабанов в небольшом лесочке, от­кармливая их зерном. Да, кряква, в том числе и из окрестнос­тей, приживается в больших городах, где есть вода. Но это не дикий зверь, это не свободная птица. Последних становится все меньше. А то людское население, о росте которого говорил еще Аксаков, из-за которого оголяются берега и мутнеют реки, пытается во всем обвинить самую незначительную свою часть - охотников. Тех, кто больше всего желает сохранить первоздан­ную природу и много усилий прикладывает для этого. Жалкие попытки мнимых ее защитников свалить все с больной головы на здоровую особенно пагубны для природы. Это подтвержда­ют Красные книги, которые становятся все объемнее, но в ито­ге никого не спасают.